Статуты Великого княжества Литовского стали важнейшим правовым и культурным явлением Восточной Европы. В XVI веке они воплотили парадокс эпохи: при декларации верности «старине» государство проводило масштабные реформы — вводило Магдебургское право, формировало единое дворянское сословие, реформировало аграрный строй и систему управления. Статут 1588 г. закрепил принципы разделения властей и верховенства закона, отражая переход от Средневековья к Новому времени.
После разделов Речи Посполитой и включения белорусских земель в состав Российской империи Статут продолжал действовать в первой трети XIX века. Учёные и общественные деятели пытались вернуть его язык — старобелорусский — в официальное делопроизводство. Российские власти готовили перевод на современный русский, но после восстания 1830–1831 гг. действие Статута было постепенно отменено. Тем не менее он оставался в культурной памяти: его цитировали писатели и отмечали как памятник белорусского языка.
В конце XIX – начале XX вв. Статуты стали символом белорусской государственности и письменной культуры. Их активно изучали филологи и историки, включая Ефима Карского и Довнар-Запольского. Во второй половине XX – начале XXI вв. были изданы все три редакции, а дискуссии о том, считать ли их кодексами или сводами законов, подчеркнули их уникальное место в правовой традиции и национальной идентичности.
Статуты ВКЛ создавались во времена, когда центральная власть государства декларировала верность давним традициям, что выражалось в формуле великокняжеской канцелярии «старины не рушить, новизны не вводить». Для всех сословий Великого Княжества Литовского (ВКЛ) «старина» была синонимом справедливых порядков, даже идеалом, отступление от которого рассматривалось как недопустимые «обиды» и «новости». Но для каждого социального слоя это понятие было наполнено своим конкретным содержанием. Предполагалось, что это «содержание» – жизненный уклад, определенный статус, объемы прав и обязанностей, – были присущи и достались от предков и, конкретно, «отцов и дедов». Подобная персонификация памяти была очень важна для трансляции социальных институтов. Аргументация «от старины» была всем понятной, этот язык обычного права объединял между собой «низы» и «верхи» общества в рамках неоднородного, с точки зрения правообладания, социума. Обычное же право было той системой правил поведения, которые вырабатывались продолжительным временем и приобретали юридическое значение, санкционировались государственную власть. «Старина», таким образом, выступала ментально-правовой основой существования общества. Но обычное право, как совокупность стихийно восставших правовых норм, при всем их традиционализме и консерватизме, формировалась тогда, когда оно получало санкцию государственной власти.
Между тем эпоха Статутов – XVI в., – была отмечена колоссальными новациями в жизни всего государства. Именно в то время, когда со страниц государственных актов ВКЛ верховная власть в лице великого князя все сильнее заявляла о верности традициям «старине», в самом Великом Княжестве происходили колоссальные трансформации: во всех крупных городах вводилось Магдебургское право; происходило формирование с правовой точки зрения единого дворянского сословия, что подкреплялось на идеологическом уровне кристаллизация «легенды о Палемоне»; одновременно исчезали последние остатки уделов – областей, управляемых князьями на правах феодального владения, на территории которых общегосударственное право действовало с определенными изъятиями; оформлялась Канцелярия ВКЛ, как центральный органа исполнительной власти; по инициативе королевы Боны в первой половины XVI в. и через «Волочную померу» 1557 г. состоялась реформа всего аграрного строя государства. Наконец, нарастали унийные процессы с Короной Польской, которые создавали новую государственно-правовую реальность. В результате были проведены административная, территориальная, судебная, хозяйственная, военная и другие кардинальные реформы. Венчал весь этот процесс трансформаций принятие Статутов. Фактически оказывалось, что публичные заявления о верности традициям были лозунгами модернизации.
Этот парадокс может быть истолкован через взаимодействие обычного и писаного права. Но это объяснение, которое выглядит довольно логичным, в действительности не реализуется автоматически. Ведь сам процесс переплетения этих реалий в XVI в. имеет свою предысторию. Действительно, требовалось довольно много времени, чтобы накопился сам пласт традиции, сложился жизненный уклад, который можно было бы принять за образец. Вероятно, именно поэтому в ВКЛ апогей культа «старины» пришелся уже на позднее Средневековье. С другой же стороны, сами изменения, которые начались, должны были возбудить тревогу за свою «старину». Поэтому совсем не случайно, что большинство ссылок на «старину» содержится в жалобах на нарушение старого порядка.
Кроме того, общество позднего Средневековья и раннего Нового времени совсем не было бесконфликтным – по тем документам, которые сохранились в Метрике ВКЛ с конца XV в., регулярно происходили судебные тяжбы, в которые втягивался великий князь как верховный судья своего государства. Судебные книги и Книги Записей Метрики заполнены такими делами, где за формулами почтительного обращения к великому князю скрываются эмоции нерешённых, чаще всего земельных, споров между соседями и родственниками. Получается, что декларации приверженности «старины» отнюдь не препятствовали возникновению этих конфликтов. В такой ситуации оппозиция «старины» / «новины» вводила эти конфликты в правовое русло и указывала пути решения подобных споров.
Длительное время общество видело в нерушимости «старины» идеал социальной справедливости – таким образом сохранялась иллюзия стабильности, неизменности порядков, оставшиеся от предков. Люди той эпохи двигались вперед с обращённым в прошлое взглядом. Казалось, что многие «новины», часть которых легко было отменить ссылкой на «старину», были не в состоянии поколебать основы. Между тем, необратимые изменения в обществе Великого Княжества уже начались, но до поры до времени они не осмысливались в социуме. Механизм незаметной эволюции был запущен.
Непростой процесс взаимодействия «старины» и «новины» иллюстрирует процесс обновления культуры и пути ее эволюции. Культ «старины» не мог препятствовать эволюции общества – эта ментальная завеса имела несколько шлюзов, которыми были подвижность «старины» во времени, и этически-оценочные принцип в ее восприятии. Но консервативный идеал, царивший в обществе, предопределяет и своеобразие социального обновления – возник механизм незаметной эволюции.
Вот такую противоречивую и, одновременно, изменчивую социальную и правовую ситуации вынуждены были воплощать в себе Статуты ВКЛ.
Но феномен Статутов ВКЛ имеет ещё одно измерение. В своей классической работе «Литовские статуты и римское право» известный польский историк права Юлиуш Бардах ставил вопрос: «Как случилось, что Великое Княжество Литовское достигло такого уровня кодификации, который не могли создать Корона [Польская] и ни одно другое государство Восточной и Центральное Европы? Какие причины повлияли на то, что государство, которое всё же не считалось европейским лидером того времени, в сфере законодательства заняло такое необычайное и даже исключительное место?» Бардах среди ответов на свой же вопрос выделяет следующую позицию – «внутреннюю неоднородность Великого Княжества и возникшую тенденцию к её преодолению». Достижение политического единства конгломерата белорусских, литовских, а до 1569 г. и украинских земель, требовало единой системы права. Именно таким и ответом на многоэтничность и многоконфессиональность Великого Княжества Литовского и стал Статут 1529 г.
Впрочем, анализируя условия появления Литовских Статутов, нельзя не учитывать общий социальный и культурный контекст эпохи создания этих интереснейших памятников права – в первой половине XVI в. ВКЛ находилось на подъёме.
Следует сказать, что составители Статутов не придерживались системы кодификации, принятой в Римском праве, а предложили свою. В её основе были заложены следующие принципы: суверенитет государства (вопреки средневековому космополитизму); единство права; приоритет писаного права. Можно утверждать, что в условиях осуществления в той или иной мере успешных проектов государственных уний Великого Княжества Литовского и Польского Королевства, суверенитет Великого Княжества в рамках Речи Посполитой был сохранён благодаря существованию самостоятельной правовой традиции, в основе которой лежали Статуты ВКЛ.
Систематизация права, на основе которой создавался Статут 1588 г., производилось на новых принципах, свойственных переходу от Средневековья к Новому времени: намечалось разделение властей, при которой законодательная власть закреплялась за Сеймом, исполнительная за господарём (великим князем) и Радой, судебная – за господарским, главными и местными судами. Через весь Статут проходила идея укрепления правового порядка, при котором все государственные органы и служебные лица обязывались действовать только в соответствии с законами. В своём обращении ко всем сословиям ВКЛ, текст которого предварял Статут 1588 г., канцлер Лев Сапега отмечал, что «…для того права суть постановлены, абы можному и потужному не все было вольно чынити. Яко Цыцеро поведил, иж естесмо невольниками прав для того, абысьмы вольности уживати могли» (в переводе со старобелорусского: «...для того права установлены, чтобы богатому и сильному, не всё можно было делать. Как Цицерон говорил, что являемся невольниками права для того, чтобы пользоваться свободою могли»).
Возможно, на уровне конца XVIII – начала ХІХ вв. отдельные статьи Статута 1588 г. могли выглядеть несколько архаичными. Но в целом Статут 1588 г. сохранял свою правовую актуальность и оставался главным источником права на территории Беларуси в первой трети XIX в., уже после разделов Речи Посполитой и присоединения Литвы и Беларуси к Российской империи в конце XVIII в. Куратор Виленского университета кн. Адам Чарторыйский, сформировавший в 1813—1814 гг. план объединения Литвы, Беларуси и Правобережной Украины с герцогством Варшавским в одно квази-государство под верховной властью российского императора Александра I, высказался за ликвидацию в Польше наполеоновского законодательства и заменой его на Статут ВКЛ 1588 г.
Так же в начале XIX в. возник ещё один амбициозный проект, который попытались осуществить профессора Виленского университета правовед Игнат Данилович и филолог Михал Бобровский. Именно они дали определение языку Статутов ВКЛ как белорусскому. В самом памятнике, по давней традиции, этот язык обозначался как «руски» (с одним –с). Племянник и воспитанник Михала Бобровского российский военный юрист Павел Бобровский так впоследствии вспоминал об этих планах: «…после Венского конгресса [1814—1815 гг. – О.Д.] в западных губерниях [Российской империи – О.Д.] образовалась малоизвестная партия, имевшая во главе некоторых профессоров Виленского университета, которые охотнее хотели бы восстановления Великого княжества Литовского, нежели соединения Литвы и Волыни с прежней короной [Польшей – О.Д.]; эта незначительная по числу своих членов русско-литовская партия мечтала о возрождении белорусского языка, на котором был издан первоначально Литовский статут, остававшийся ещё в силе». Можно сказать, что фактически Данилович и Бобровский стремились вернуть в официальное делопроизводство на территории бывшего Великого княжества Литовского язык Статута. Сам же Литовский Статут продолжал ещё действовать.
Российские власти образовали особую комиссию из чинов Министерства юстиции и Министерства народного просвещения, на которых была возложена обязанность подготовки нового перевода Литовского Статута на современный русский язык, причём предполагалось придать обязательную силу тексту этого перевода. Данилович с 1821 г. являлся членом «провинциального комитета», учреждённого в Вильне для подготовки исправленного издания Литовского Статута, и с 1822 г. состоял членом профессорской комиссии, которой было поручена подготовка нового русского перевода Литовского Статута. Работы комиссии были закончены к 1834 г., но под влиянием событий антицарского восстания 1830—1831 г. труд комиссии остался невостребованным. Законодательно деятельность Статута 1588 г. была отменена после этого неудачного восстания: в Витебской и Могилевской губернии в 1831 г.; в Минской, Гродненской и Виленской – в 1840 г.
Но в общественном сознании действие Статута продолжалась далее. Один из создателей белорусской литературы XIX в. Винцент Дунин-Марцинкевич в своей комедии «Пинская шляхта», написанной, как считается в 1860-я годы, и действия которой происходят в 1850-х годах, сатирически обыграл это ситуацию: становой пристав и все действующие лица комедии, завязшие в интригах, не знают о прекращении действия Статута. Становой пристав Крючков так обращается к местной шляхте с гипертрофированными ссылками на законы и указы: «Сдуру хочешь криво присягнуть? А знаешь, чем это пахнет? По указу всемилостивейшего царя Петра Великого 1779, Август 10-го и по Статуту литовскому главы 3-го, параграфа 375-го это уголовное преступление, Сибирью пахнет. Сибирь, Сибирь, голубчик!».
Представляется весьма характерным, что Дунин-Марцинкевич оставил службу мелкого судебного чиновника в Минской уголовной палате именно в 1840 г. – в год прекращения действия Статута ВКЛ.
С Литовским Статутом связан ещё один интересный сюжет c середины ХIX в. В 1840 г. великий польский поэт и уроженец белорусского Новогрудка Адам Мицкевич стал профессором славянской словесности в Collège de France. Там он прочёл цикл лекций о славянских языках и особое место выделил в них Литовскому Статуту. Говоря о русинах, как поэт определял беларусов, Мицкевич отмечал, что «письменных памятников у них мало, только Литовский Статут написан их языком, самым гармоничным и со всех славянских языков наименее изменённый». С точки зрения социо-лингвистики Мицкевич говорил не о тождественности народных говоров и книжного языка, а о книжно-деловой норме литературного языка того периода. В белорусской филологии эти слова Мицкевича стали весьма популярны.
В конце XIX – начале XX вв. деятели белорусского национального движения регулярно обращались к теме Литовских Статутов (Франтишек Богушевич, Иван и Антон Луцкевичи). Но теперь для них была важна не столько сама правовая традиция, сколько символическое значение Статутов как атрибутов государственности и, что было очень важно для деятелей национального движения, язык этих правовых памятников, который определялся как старобелорусский. Сам же термин «старобелорусский язык» был введен в научный обиход филологом-славистом Ефимием Карским в 1893 г. на основании близости лексического строя письменного языка ВКЛ с народными белорусскими говорами XIX в. Ефим Карский в своём масштабном труде «Белорусы» (1903—1921) уделил особое внимание описанию Статутов как памятников словесности.
В белорусской публицистике начала ХХ в. периоду Великого Княжества Литовского уделялось большое внимании – как представлялось авторам, именно там белорусская культура достигла своего максимального развития. И как пример этого высокого культурного состояния в статье 1912 г. “На дороге к новой жизни” Антона Луцкевича, который выступал под псевдонимом Антон Навина, как раз и приводились Статуты ВКЛ. Вацлав Ластовский в своём, ставшим классическим труде «История белорусской (кривицкой) книги» так же описывал все три редакции Статутов ВКЛ, как памятники белорусской книжности. Эта тенденция внесения Статутов ВКЛ в письменные памятники Беларуси была закреплена уже литературоведом Максимом Гарецким в его «Истории белорусской литературы», первое издание которой появилось в Вильно в 1919 г. Автор предложил свою периодизацию истории белорусской литературы, выделивши XV—XVI вв. в третий период, названный им Золотой порой. А юридическая литература, в первую очередь Статуты ВКЛ, формируют как бы ядро этого периода развития письменной культуры.
С возникновением современной научной историографии Беларуси в 1920-х годов тема Статутов ВКЛ сразу же заняла значительное место в публикациях Василя Дружчица, Владимира Пичеты, Тодара Забелы, Аксинни Талсталес. В этот период рассматривались уже специальные историко-правовые проблемы – от земельного до заставного и семейного права в Статутах ВКЛ.
Довольно высокие общие оценки Статут хорошо выразил Митрофан Довнар-Запольский в своей книге «История Беларуси», рукопись которой был подготовлен автором в 1925 г. М. Довнар-Запольский отмечал, что «уже в первом издании Статут представляет собою правовую мысль, весьма сильно развитую. Он охватывает нормы государственного права, уголовного, гражданского и процессуального права. В этом отношении, в смысле высоты юридического правового творчества, Статут далеко оставляет за собой современные ему славянские и западноевропейские кодексы и во всяком случае неизмеримо выше стоит тех скромных попыток к кодификации, которые сделаны были около этого времени в Польше». Своё описание этого правового памятника М. Довнар-Запольский закончил следующими словами: «Статут действовал и в последующую эпоху, что несомненно объясняется полнотой охваченных им правовых норм и его национальным характером. Последующее законодательство лишь дополняло Статут отдельными сеймовыми конституциями». Представляется весьма характерным, что эта книга Довнар-Запольского середины 1920-х годов попала под запрет. В дальнейшем, в 1930-х годах проблематика Статутов ВКЛ не получила дальнейшего исследовательского развития.
Уже во второй половине ХХ в. в Минске были изданы все три редакции Статута ВКЛ. В 1960 г. под редакцией литовского историка Константинаса Яблонскиса был опубликован Первый Статут 1529 г. – в старобелорусском оригинале и в переводе на русский язык; в 1989 г. – Третий Статут 1588 г. (в старобелорусском оригинале и в переводе на русский язык); в 2003 – Второй Статут 1566 г. (это издание менее ценно, чем предыдущее, т. к. является переизданием текста, изданного в ХIХ в.). В 2010 г. тексты всех трёх редакций Статутов на старобелорусском языке были опубликованы в качестве приложения к энциклопедии «Великое Княжество Литовское». И в том же 2010 г. из печати вышел перевод текста Статута 1588 г. на современный белорусский язык. Всё же по динамике изданий видно, что работы по изучению и публикации Статутов ВКЛ активизировались во второй половине 1980-х годов. Эта деятельность продолжилась уже в Республике Беларусь.
Среди ведущих белорусских специалистов, которые занимались тематикой Статутов ВКЛ, следует отметить Язепа Юхо (1921—2004), который был инициатором и активным участником переиздания текстов Статутов 1566 и 1588 гг. В своих историко-правовых работах проф. Юхо обосновывал положение, что Статут 1529 г. не был кодексом, как его называют многие историки. Так как кодекс – это законодательный акт, в котором систематизировано изложены нормы права, относящиеся к какой-либо одной из его ветвей. В Статуте же были собраны и размещены в определённом порядке нормы государственного, земельного, административного, гражданского, семейного, уголовного, процессуального и других областей права, что свойственно своду законов.
Вообще же, эта дискуссия имеет давнюю традицию. Ещё польский историк права Станислав Эстрайхер (1869—1939) характеризовал Статуты как своды традиционного права, отказывая им в кодификации. Но Юлиуш Бардах называл эту позицию недорозумением. Бардах понимал под кодификацией собрание в одном памятнике права непротиворечивых, уточнённых и систематизированных норм, касающихся отдельной части либо целости данной системы права, которые приобретают обязательную силу на основании особого законодательного акта. Таким образом, кодификация представляет собой новый юридический акт, отменяющий предшествующее обязательное право Станислав Салмонович утверждал, что именно такой характер имеют Статуты ВКЛ. Фундаментальная разница между кодификацией и сводом права заключается в том, что в сводах каждая статья сохраняет свою первоначальную редакцию, вместе с указанием акта, благодаря которому она приобрела свою юридическую силу. Подводя предварительный итог этим спорам, следует отметить, что Литовские Статуты занимаю особое место в классификации правовых актов – по своему содержанию они явно превосходят понятие кодексов, но не могут быть покрытыми только дефиницией сводов законов, так как в процессе подготовки включали в процедуру редактирования и кодификации каждой своей части.
